nptm.ru

[Алекс 44]

БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ

Тонкое лицо императрицы,
золотая роза на груди,
брови как встревоженные птицы
крыльями взмахнули впереди,
и мелькают то леса, то скалы,
и встают из полуночной тьмы
Соловки, лубянские подвалы,
ледяные склепы Колымы,
бьются кони, плачут чьи-то дети,
тени, тени рвутся наяву,
офицеров, сваленных в подклети,
девушек, распластанных во рву,
рвется прах с заброшенных погостов,
комом к горлу подступает прах,
ледяная лапа холокоста
на Ее заснеженных полях,

но летит!
летит по белу свету,
сквозь пургу и завесь русских вьюг,
бьются крылья белые по ветру,
так, что звезды падают вокруг,
в звездных вихрях
полыхает ветер,
новый век
еще сокрыт во мгле,
и несет Она тысячелетье
на своем надломленном крыле.
10.1999



Часы

Неугомонно тикают часы,
но как же быть?
Схватить и бросить на пол?
Как раньше в детстве:
бросил и заплакал…
Но бытие не приостановить.
Да и зачем?
По древним раменам
вращается священная рулетка,
и эта жизнь, дарованная нам -
небесный свод на миг попавший в клетку;
из теплой плоти клетка бытия,
мы в ней живем, мы любим и кичимся,
но миг пройдет -
и ты, мой друг, и я
из мига в вечность снова возвратимся.
Седьмой десяток длится этот миг,
как каторжник, бредущий по этапу
я жду освобождения - старик,
в младенчестве часы бросавший на пол…

Дубы шумят,
шумят над головой,
в вершинах их
холодный ветер свищет
и расставаясь с огненной листвой,
они чернеют,
как на пепелище…
В извивах их
застыла кровь времен:
набеги буйных, темнолицых ханов,
Мамай, Сапега, Карл, Наполеон,
железные полки Гудериана -
растаяли
в туманах вековых,
дубы роняют листья
и чернеют,
они шумят для мертвых, для живых,
а с новою весной - зазеленеют…

Но совершенство так же далеко,
и не дано понять предназначенья,
и просто жить -
совсем не так легко,
когда ты плыть не хочешь по теченью…
Добро и зло
сплетаются в узлы,
не нам судить
и править виноватых,
не нам исчислить
демонов крылатых
и ангелов
на острие иглы,
нас всех влечет
неумолимый рок,
нам не дано понять предназначенья,
ты перед смертью
также одинок,
как был ты одинок
перед рожденьем.
16-17.10.2001



***
Ты помнишь край -
земли и воли вено?
Степная пыль
и в пене тополя?
где бьются в белокаменные стены
хмельные волны ржи и ковыля?

Ты помнишь край.
вспрядающий из праха,
ты помнишь шлемы киевских церквей,
и золотое солнце Мономаха,
ходящее в кругу богатырей?

Двенадцать звезд,
закованных в кольчуги,
Велеса и Сварога сыновья,
земли и воли вестники и слуги:
Алеша-млад и старый Илия,

Добрыня-свет Никитич и Чурило,
боярин Ставр и гордый князь Роман?
Вольга, Всеслав, Егорий и Данило,
слепой Гакон и грозный Еруслан.

В литых ковшах бушует хмель Микулин,
гремит мечей сверкающий узор,
но минул день, богатыри уснули,
за ними затворились двери гор…

Упала ночь на древние курганы,
белеют кости за Донским холмом,
зеленый змей вылизывает раны
шершавым и горючим языком…

Пройдет сто лет,
богатыри воспрянут,
ударит гром
и горы задрожат,
и стены белокаменные встанут,
и опадет с доспехов тлен и ржа,

Ты видишь край, вспрядающий из праха,
степная пыль и в пене тополя?
Серебряное племя Мономаха,
земля и воля, воля и земля,

Ты видишь край, -
земли и воли вено,
ты видишь шлемы северных церквей,
и огненное Солнце Вифлеема,
ходящее в кругу богатырей!
1977




Куликово поле

Черен монашеский стяг,
меч на воловьем ремне,
в облаке пращур варяг
скачет на белом коне,
мечется вспученный прах,
горькое горе куря,
волки завыли в лесах,
стонет от боли земля…

Нет, не на грех
и мстительный разбой,
и не за тех,
чей век успел истечь -
за Белый Кремль
над синею рекой
я поднимаю
сергиевский меч;
сей меч тяжел,
врагу пощады нет,
в литую ярость
мускулистых тел
копьем ударил
инок Пересвет,
и синий Дон
от крови захмелел.
Как зерна в землю
войны полегли,
врагу и другу
жребии равны,
но отвернулись
боги от земли,
и наступает
время Сатаны.
И не на грех
и мстительный разбой,
и не за тех,
чей век давно прошел -
за Белый Кремль
над синею рекой
я поднимаю
вороненый ствол.
лето 1980








Туруханский шаман

Я презрел страх, я презрел страсти, я презрел лутшия умы, я даказал величье власти, я паказал величье тьмы… С Адольфом мы играли в прятки, но я его преодолил; масоны мне лизали пятки, лизал и Рузвельт и Черчилл. Керенский, Троцкий и Бухарин напрасно вылезал из кож, я знал, кто гость, а кто татарин, и бил гроза для красных лож; еврев я рэзал как баранов, стрелял я русских и грузин,я на Великого Ивана шаманский бубен водрюзил, его Иван не переможет, пребудет он сто тысяч лун,а в этой деле мне поможет мой лучший друг, Мао Цзе-дун…

Так косари на жатве спорят,
и косы ребрами гремят,
так маг зари
на Желтом море
седлает красного коня,
так, знаменуясь, времена
сменяют знаки и одежды:
неосвященность ведуна
на просвящение невежды,
слепую ярость бунтаря
на спесь тупого истукана
и византийского царя
на туруханского шамана.







На смерть Шукшина

Я пришел дать вам волю!
По горючим следам,
по студеному полю,
по зеленым грядам,
конь мой мчится по землям,
серебрится копье,
я иду, чтобы всем вам
рассказать про Неё,
до лесов Обонежья
донесет Баргузин,
только где же вы, где же,
почему я один?
Почему я не слышу
голосов на лугу?
Убежали под крыши,
как собаки в пургу?
заквохчили как куры
под тупым тесаком?
Вас, бумажные шкуры,
я сведу с огоньком!
Кто вам нынче учитель?
Вы свои, али чьи?
Почему вы молчите?
Вы кому холуи?
Вертухаи да судьи
подхлебалы в говне,
люди вы аль не люди?
Да ответьте ж вы мне!
Над моей головою
расцвело остриё.
Я пришел дать вам волю.
Вы не взяли её.
1983








Не зову к топору,
не нарушу покоя,
твой обугленный сруб
я студеной водой оболью,
и со стынущих губ
запекшихся болью
я последнюю ласку приму
и последнюю волю твою:

«Поклонись моему палачу.
Опускаясь в клоаку миров,
он возносит меня
к светоносным пределам,
поклонись палачу,
и врагу поклонись как врачу,
что, врачуя меня,
учит мужеству душу
и учит терпению тело.

Не за Царства земные -
за раны мои поклонись,
от которых меня
не сумел уберечь ты сегодня,
в первозданности звездной,
в искрометности пламенных риз,
выше ночи и дня
восхожу я к престолу Господню…»

И стою я один
посреди опаленных равнин,
вижу, стал твой Покров
как и прежде, рождественски белым,
я стою над тобою
без меча, без щита, без брони,
и в груди у меня
замыкаются красные стрелы.
1977



Взлетает к небу снежный прах
среди родных равнин,
на коловратовых полях
я остаюсь один,
ушли заклятые враги
и верные друзья,
и не видать в полях ни зги
и уходить нельзя,

Как будто это снится мне:
как отблеск древних смут -
моя страна опять в огне,
ее ведут на суд,
она разбита на куски
среди глухих равнин,
у гробовой ее доски
я остаюсь один.

Пуста холодная земля,
сверкает звездный плат,
но коловратовы поля
до времени молчат,
молчат сыны-богатыри,
их древний дух угас,
в бездонном небе до зари
сияет звездный Спас,

и заметает снежный прах
глаза родных равнин,
на коловратовых полях
я остаюсь один.
Берендеево-Шушково зима 1992





1980 "...появились новые трихины..."


Пора вставать,
гремят затворы,
звенит отточенный стилет,
трихины покидают норы
и заполняют белый свет,
уже горит
костер желаний,
мгновенья жизни
сочтены,
в одушевленном океане
зашевелился бог войны,
пора, мой друг,
за ревом взрывов,
под маской пирровых побед,
за пеленой
неторопливых
бездумных и безумных лет
созрела ярость,
и в смятенье
чернеют реки и моря,
и грозным светом обновленья
трепещет новая заря,
аскеты лжи,
букеты лож,
дома, мащеные ампиром,
под доверительный галдеж
торжественно торгуют миром,
вот иссыхающая Парка
перерезает волосок,
вот супер-Мастер, -
супер-Карго
приподнимает молоток,
уже не может быть иначе,
и в диком реве голосов
оглохший мир
дрожит как кляча
на аукцъене трех миров,
дрожат межзвездные рапиры,
дрожат ладони на ремне,
а рыжий бог парит над миром
на огнедышащем коне,
еще в траншеях ждут приказа,
еще не пала тишина,
но молоток гремит три раза:
Кто больше?
Продано!
ВОЙНА!

Пора, мой друг.
Гремят затворы,
звенит отточенный стилет,
трихины покидают норы
и наполняют белый свет.

1980








Пусть мертвые хоронят мертвецов,
а нам дай Бог в час грозный и суровый
не брать пример ни с дедов, ни с отцов,
но в новый мир идти дорогой новой,
она зовет, немало нам дано:
и ум, и кровь, и откровенье жизни,
так пусть играет новое вино
на радость обескровленной отчизне,
Она юна и вечность впереди,
но в грозный час огня и исправленья
отдай долги и с легкостью иди
куда влечет тебя предназначенье,
пройдут века, не сгинет род земной,
и ты, мой друг, в час грозный и суровый
повенчанный с Небесною Женой
в обители Ее вернешься снова,
вернешься ты в край пашен и лесов,
где сень берез и светлых рек разливы,
пусть мертвые хоронят мертвецов,
а мы живем, и будем вечно живы!
1979






Разговор с Н.Хрущовым

Ты был, браток, большого чина,
большой судьбы,
да что мне в ней?
Поговорить нам есть причина
без дипломатий,
без затей,
ведь ты теперь не получаешь
ни докладных, ни телеграмм,
скучаешь, батенька, скучаешь…
что ж, нынче здесь, а завтра - там…
Тебе там, видно, подсолило,
и поразмыслить довелось,
тогда, смотри, как крепко было,
ан глядь, оно и порвалось.
Ведь верно, рвется там, где тоньше;
из н и х один ты русским был,
по-русски жил,
по-русски кончил,
по-русски правил и чудил,
кормил похлебкой кукурузной,
дразнил ботинком мастеров!
да видно, стал для них обузой,
перемудрил,
и - будь здоров…
Встречали солью и буханкой,
хоть драл три шкуры с мужика,
митинговал потом под банкой
у деревенского ларька,
да после драки, ведь не машут,
как ни крути, не колобродь,
но правду дал ты,
пил ты чашу,
ну, что ж, спаси тебя Господь.
Толпа той правде и не рада,
эх, слишком поздно понял ты,
что не дается в руки правда,
коль эти руки не чисты,
да, впрочем, что я, Бог с тобой,
прости,
мертвец стыда не имет,
недаром прах мужицкий твой
в родной земле лежит.
не с н и м и.
1977





Святую властность детских лиц
не стерпит влаственный святоша:
зарезал Дмитрия Борис,
Владимир расстрелял Алешу,
Иосиф, Петр и Иоанн,
что после долгом оправдались,
по государственным делам
сыноубийством не гнушались,
но безотчетный, смутный страх
тирана тайно беспокоит;
он храма правды не построит
на детской крови и костях,
как некий рок его изгложет
ответ, что был Сенекой дан
Нерону: «Ни один тиран
преемника убить не может…»
1974




Разговор с С.Е.

Ты былью был.
Ты был как быль живым.
Как переплыть пылающее море?
Сергей! Сергей!
Давай поговорим,
давай соединимся в разговоре!

«Ты спрашиваешь, что там на селе?
как там мужик?
Мужик хлебнул немало;
он Царство Божье строил на земле,
а очутился в царствии кагала…
и стала мужику земля горька,
не стало хлеба
и не стало воли,
да им то наплевать на мужика,
им, брат - утеха,
им, брат, до того ли,
у них пророк - премудрый Мардухей,
и вкупе с ним,
Руси устои руша,
они у нас убили двух царей,
убили веру,
убивают душу…

Бог им Судья.
А я
их не виню.
Судьба моя -
старинное смиренье.
Я, как и ты
враждой не оскверню
таинственную мощь непротивленья…
Сергей, смотри!
над маревом полей
алей зари
кровавые купели,
здесь мысль тевтонца
огненней мечей,
здесь зреет Росс
в лучистой колыбели,
здесь в землю врос
воитель Святогор
перед сумой
веселого Микула,
здесь, над страной убитого Бальдура
орел ариев крылья распростер!

Теперь прощай,
идет рассвет, Серега,
встает туман
и рвется белый дым,
до скорой встречи,
подожди немного,
тогда то мы с тобой поговорим…
1976





Сидя на камне старик делал из кож сандали.
Мимо лачуги его странники в город брели.
Вдруг, к одному обратясь, злобно старик промолвил:
«Полно бродить тебе здесь, ложью смущая народ.
Делом полезным займись, плохо тебе придется!»
Но, не ответив ему, люди свой путь продолжали.
Долго старик бормотал, глядя ушедшим во след.

Злобное слово сбылось: вновь у своей лачуги
Странника он увидал; потом и кровью облит
Странник лежал на песке. Люди вокруг смеялись.
Дева ему, наклонясь, лик отирала платком.
«Плохо пришлось, бездельник? - злобно старик промолвил, -
Так я и знал, что в о т т а к снова увижу тебя.»

Крики умолкли на миг. Тяжко с колен поднявшись,
Странник платок протянул; свет ослепил старика.
В страхе зажмурив глаза, он над собой услышал:
«Будешь бродить по земле, пока в о т т а к Его не увидишь.»
Крики умолкли вдали, пыль улеглась на песок.
Был неподвижен старик, глядя ушедшим во след.

Вещее слово сбылось. Смерти своей не вкушая,
Вот уж две тысячи лет, древнею злобой томим
Бродит старик по земле.
Имя ему АГАСФЕР.
1973



Миколуша Клюев,
дорогой братец светлый,
ты приди горемыка
поплакаться вместе
над травкою блеклой,
над квелым дитятей,
над березкой поникшей,
над посконною Русью…

Засыпали девицу
железной землею,
железной землею,
каменной рудою,
опоили сестрицу
травленой водою,
травленой водою,
черной бедою,
черною бедою,
черной полынью,
черной полынью -
черной былью…
1986



Ты ль, душа моя - сруб осиновый,
сруб осиновый, околодезный,
мохом выстелен, гнилью выеден,
зажит нечистью полуночною…
В глубине твоей еле теплится
ключевой родник из груди земной,
из груди земной, из-под каменя
к свету светлому пробиваючись…
В глубину твою звезды смотрятся,
проливая свет из небесных чаш:
красна золота чаша дневная,
чаша нощная - чиста серебра,
в глубине твоей причащается
свету Божьего
Мать сыра Земля….
1975


Бомж Николай

«Сидел раз семь,
Родился в тридцать третьем,
Теперь бомжую,
Не рублю с плеча;
Недавно я покинул «Белый Лебедь» -
Козла я как-то грохнул сгоряча.
Тянул червонец я в особой зоне,
На волю вышел -
Не нашел родни,
Прошу на хлеб,
Ночую на перроне,
Вот так и доживаю свои дни.
Отца на фронт забрили в сорок первом,
Остались у меня сестра и мать;
Мы б все подохли с голоду, наверно,
Но я пошел по бану воровать.
Я старый вор,
Хотя и не в законе,
Я с детства ловко по карманам крал.
Мне семьдесят второй,
Из них на зоне
Лет сорок пять - «Хозяин» отобрал.
Ну что ж, бывай.
А мне - хоть вновь на зону,
Да больно уж не хочется назад…»

И бомж побрел, хромая, по перрону
На электричку в Сергиев Посад…
2.11.05.



Черная лента лесов,
Красная лента заката -
Еду меж двух полюсов,
Вечно я еду куда-то
Может быть, еду к тебе,
Может быть это причуда;
Даже в нескладной судьбе
Может быть краткое чудо.
Как отголоски из снов
Зубья лесных позументов,
Черные крыши домов
Врезались в красную ленту.
Черное с красным вдали,
Словно венок у могилы:
У Ярославской земли
Отняты древние силы.
Красным пылает закат,
Красное тянется выше,
Красные церкви стоят
С черной, проломленной крышей.
Камнем висит над землей
След дьяволических аур,
Ели зеленой стеной
Прячут торжественный траур.
Красный сменил голубой;
Может быть, сменится эра?
И путеводной звездой
Светит над лесом Венера.
31.10.05





И снова в путь,
И снова мчатся кони,
А Север машет вороным крылом,
Я вспоминаю теплые ладони
И встречи под Коломенским холмом.

Мы бродим
По заснеженному саду,
Небесный звон мы слышим наяву,
Играл закат
Цветами майских радуг,
И первый снег
Едва прикрыл траву.

Повсюду запредельное движенье
Высоких,
Предзакатных облаков,
Лесами скрыта
Церковь Вознесенья,
Дошедшая из глубины веков.

В один поток слились Земля и Небо,
Как нам с тобой не слиться никогда,
И, освещая горний путь к Эребу,
Зеленым светом светится вода…

31.10.05





Иссиня-звездные полотна надо мной
Торжественно звенят волшебным хором.
О, Боже!
Постоянство и покой
В Твоих небесно-царственных просторах.

А в древних храмах - строги образа.
их взоры и восторженны и чисты,
но, повторяя царственные искры
сияют мне любимые глаза;
они ведут меня во тьме ночей
по маленьким, заброшенным селеньям,
по змеям рельс в скрещении путей,
по разоренным царственным именьям,
по мертвым бревнам сваленных лесов,
по жухлым травам вымершей России
по серебристой корочке снегов -
они как звезды ласковы и сини,
и эта неземная синева
теперь меня преследует повсюду:
«Ты жив, мой друг?
и я еще жива,
отныне я всегда с тобою буду…»

7.11.05

Над Ярославлем небо синее,
играет солнышко во льду,
бреду как странник по России я
да все никак не добреду,

а все кругом по-волжски окают,
народ степенный, непростой,
иду я мимо театра Волкова
до Гипрозема на постой,

сижу на лавке на вокзале я,
гляжу в морозное окно,
за что такое наказание?
ведь поезд мой ушел давно…

а небо бесконечно синее,
а поезд жмет на тормоза,
и вижу я в морозном инее
твои веселые глаза,

как лебедиными перинами
покрыты горки и луга,
А Волга дыбится под льдинами
и раздвигает берега…




Как самурай я верую в победу,
вскочив в случайный поезд наугад
и голову сломя, куда-то еду,
всегда вперед и никогда назад.

Сижу в Ростове.
Впрочем я доволен;
без паспорта, без денег я сижу,
не слышен звон ростовских колоколен,
не ловят в Неро семгу и кумжу,
старинный край,
он погребен под снегом,
он погребен под грудой грозных лет:
большевики проехались набегом,
но дешево здесь продается хлеб,
день нынешний не то, что день вчерашний,
оглядываться незачем назад -
ем с упоеньем
теплый кус черняшки
здесь купленный
за восемь пятьдесят…
3.3.6










Застыл под снегом Переславль Залесский
как Китеж - у Плещеева на дне,
в его дубравах Александр Невский
езжал с дружиной на борзом коне,
как будто снится сон придонной рыбе:
дивится на подводную красу,
а мы живем оттуда на отшибе
за тридцать верст, в разбойничьем лесу,
тут света нет, сугробы да морозы,
сквозь сучья ветер рвется напролом,
нерусский черт старинную березу
под корень валит ржавым топором,
трещат дубы, вращаются планеты,
мерцает память свечкой на столе,
чего еще мы ждем от жизни этой,
чего еще мы ищем на земле?
о чем молчим в декабрьскую стужу,
о чем мечтаем с горем пополам?
Друзья, родные, - те, что грели душу,
уже давно легли по бугоркам,
их били ветры, их дожди косили,
и матери будили на заре,
родная, бестолковая Россия,
как пегая корова на бугре…

Заиндевеет глиняная крынка,
с угарной печки дым застит глаза,
дрожит шестиугольная снежинка
и на реснице тает как слеза,
что ж, этот лед и холод нам в привычку,
мы сыновья январских холодов,
за дальним лесом воет электричка
как стая не дострелянных волков,
от толкачей разит московской водкой,
в проходе ковыляет инвалид…
теленок с перерезанною глоткой
молочными губами шевелит…
а ветер заметает перелески,
дрожат над полем звездные часы,
с иконы смотрит Александр Невский
и строго улыбается в усы.
декабрь 1996





Александров

Застрял надолго.
Поезд в пять утра.
Сижу, кемарю, пиво пью с бомжами…
Где ты теперь, любимая сестра
с восторженными синими глазами?

В них плещет детство,
юность и весна,
их жизнь не обесцветила нимало…
На стынущем перроне тишина,
лишь скорый пронесется у вокзала…

Как поезд память улетает встарь;
бурлила здесь совсем иная эра,
плодя доминиканские химеры,
днесь пировал свирепый Грозный Царь;

служил царю людскими головами
кудлатый пес опричного полка,
и разливалась Серая-река
запруженная мертвыми телами…

Но тут же распевали соловьи,
зиму весна сменяла, лето - осень…
Ковал свою Державу на крови
мятущийся московский венценосец,

в крови его воинственно слилась
кровь Дмитрия Донского и Мамая,
Палеологов царственная вязь,
кровь Витовта и Кошкина-Голтяя,

кончались жены, дщери, сыновья,
не укротив стремительного сердца,
испуганные гневом Самодержца,
к врагам бежали древние Князья,

В канонах мрачных власть и веру слив,
он укротил боярскую стихию,
и, вольность скандинавскую сломив,
в казанское ярмо запряг Россию.

Здесь жезлом сына поразил отец,
мольбам Бориски в ярости не внемля,
пылал зажженный молнией дворец
и чёрный гроб из тучи пал на землю…

Свистели по болотам кулики,
а честники их били для забавы,
отсюда шли железные полки
на все четыре стороны Державы,

сливались вместе спесь и простота,
вопль дьявола и ангельские звоны,
и всюду два катарские перста
торжественно вздымались на иконах!


По всей Европе мутная волна
захлестывала искру реформатов:
дробила кость стальная борона
латинских булл и засланных легатов,

Филипп и Альба Фландрию сожгли,
как, якобы, им повелел Распятый,
на Темзе к Мэри головы несли,
в Париже жег за ересь Карл Девятый,

костры и плахи без конца цвели
от Кракова до Гента и Мадрида,
зверела католическая гнида,
а гёзы жгли на море корабли…


Когда же рясы и святые столы
Царя нудили развязать резню,
он отвечал: «Караю я крамолы,
но никого за веру не казню!»

О вере дискутировал он жарко,
и, переспорив езуитский толк,
он им кричал, что Римский Папа-волк,
а лютеран лупил по плеши палкой!


Давно минули эти времена,
но их огонь еще незримо тлеет,
живи! моя нетленная страна,
пусть Божья воля над тобой довлеет…

Но вот и поезд.
Снова мне пора,
и снова ветер утренний повеял,
я еду в край блаженных берендеев,
до новой встречи, милая сестра…
9.12.05









***

Букет болотной сушеницы,
засохший на моем окне,
и на бревенчатой стене
внезапный профиль синей птицы,
а за окном опять мороз,
в сугробах пни, стога и склоны,
и ветки троицких берез
звенят тихонько у иконы,
мычат коровы за стеной,
грибы на проволке томятся,
и даже в душу стал вбираться
жар опьяняюще печной.
«Береза», «птица», «гриб», «зерно»,
слова понятные, простые,
«Что было - было так давно….»
Слова, кавычки, запятые…
Они сливаются как сон
и глохнут в шуме непогоды,
и ты как прежде окружен
скупыми жестами природы:
мороз и солнце в тишине,
тревожный вскрик случайной птицы,
и на сияющем окне
букет болотной сушеницы…
20.07 2000


***







Прага

Спасибо, чешский дух,
с рождественской игрушкой
и много лет спустя,
ты приходил ко мне,
твой бравый Йозеф Швейк
с огромной пражской кружкой,
твой Палах, как свеча,
зажженная во тьме -

мою родную Русь ты не вини за эти
позорные из всех
отсчитанных страниц,
мне добрый братец Гусь
дороже всех на свете
домашних голубей
и перелетных птиц -

мы были все в плену,
пусть вещие Кассандры
нам не накликают еще какой беды,
пусть новую войну
не вздуют саламандры,
и воды влтавские
останутся чисты,

порогом двух племен
сияет злата Прага,
пусть сочетается разумно с двух сторон
прохлада девичья и львиная отвага,
вода славянская
и каменный тевтон,

пусть злата Прага тут
сияет добрым взором,
не в преткновенье нам
пойдет ее гранит,
и пусть он станет сам
тем камнем, на котором
придя на Страшный Суд
Европа устоит
Прага, август 1998г.



СВИДЬ

Весьма польщен свидскою Музой,
Прошу не счесть большой обузой
Прорыть канаву со двора,
Два с половиною ведра
К посеву докупить картошки,
Солярку жечь по чайной ложке,
Сей жар не тратя на стихи,
Перевезти мешок муки,
Да позаботится о лете:
Заштопать порванные сети,
Худую лодку подлатать,
Да соток двадцать раскопать,
Но если снег покроет берег
И КЕРГИШ взвоет, словно Терек,
Прошу не вешать головы,
А ждать подмоги из Москвы
1986





***
Ах, как бы не остаться мне без крова,
уж больно огрызается родня;
мои пенаты Кергиш и Шушково,
что будете вы делать без меня?
придет к вам новый бестолковый барин,
и затрещат дубы под топором,
а лесники как мухи на опаре
нажрутся вдосталь краденным добром,
и только ветер – друг прямой и ярый
сухим листом над лесом прошуршит,
взойдут Плеяды, Рыбы и Стожары
и лунный блеск поля посеребрит,
ведь нет конца, и все начнется снова,
придет медведь к колодцу во дворе,
и будут млеть в полуденной жаре
мои пенаты - Кергиш и Шушково.

2001




Покуда Марс еще идет назад,
пока Сатурн во Льве мне душу греет,
беспечность и божественный азарт
моей душой как женщиной владеют.
На краткий миг вернулась юность мне,
благодарю тебя, моя подруга,
я пребываю как в волшебном сне,
стихи летят как будто птицы с Юга,
душа поет про все, что живо в ней,
о вечном счастье, о любви и вере,
пред тем, как с клином белых лебедей
навек уйти на дальний русский Север.


2005




ВРЕМЕНА ГОДА



В потоке реют
огненные духи
о чём они вещают в смутной мгле?
"Вы, люди, остаётесь вечно глухи
и вечно слепы на своей земле,
вы гасите Божественные звуки
и как кроты копаетесь в золе".

Плывут над миром
древние светила,
о чем они там шепчутся в ночи?
«Пока любовь тебя не подчинила,
ты над природой власти не ищи.
Пока ты не постиг закона судеб
не домогайся власти над людьми,
не оскверняй свой путь,
и пусть он будет
предначертаньем звезд в твоей крови!»

Земля, кружась, проносится в пространстве
и сбрасывает кожу как змея;
Сие - есть время:
города и страны,
слова людские, мысли и дела
в Реке Времен навечно застывают,

концу пера подобны Мы, планеты,
им Дух Вселенский
пишет в небесах.

Несется год по огневым кругам!

Полудня Солнце, став в зените мира
в Иванов день струит потоки чувства,

сжигая лес и травы, грезы лета,
в Михайлов день бушует пламя воли,

в хрустальный круг Рождественских ночей
полуночное Солнце шлет свет мысли,

и первозданной белизной сияет
Пасхальный Агнец жертвенной любви


Колокола Весны звонят над миром!

И сонмы стрел сверкающего Солнца
с прозрачных круч срываются с ветрами!
Неистово стремительные воды
бушуют в реках и моря вздыхают,
и льды гремят на северных озерах,
и вторит небо голосом громов!

Колокола Весны звенят над миром!

И, разорвав оковы зимней стужи,
Душа Земли стремится к небесам
и мощно увлекает за собою
потоки трав, ладони клейких листьев,
в венчики раскрывшихся цветов,
из почек и семян, набухших соком,
ползут, свиваясь, гусеницы стеблей,
из коконов разорванных бутонов
выпархивают бабочки цветов,
но Мать-Земля их отпускать не хочет,
и вот они, послушно повинуясь,
как лебеди свои склоняют шеи
и кланяются Матери-Земле.

Учись у них.
Учись, и ты узнаешь
целительную силу Рафаила,
соцветья звезд в созвездиях цветочных,
сиянье Солнца в росте и рожденье,
восход Луны в старении и смерти.
Себя ты вспомнишь рыцарем старинным
в приморских замках и песчаных дюнах,
учись у них,
учись, у них и слушай,
и ты услышишь, как они поют:

«В огне Сатурна, человек, ты сплавлен,
в дыханье Солнца ты был вызван к жизни,
в воде Луны в тебе взыграли страсти,
в земле Земли ты осознал себя.

Огонь сознанья переплавит Землю,
Дыханье страсти станет новым Солнцем,
Живой водою лунный блеск прольется,
И вечный камень выкует Сатурн.»

Колокола Весны звонят над миром!

И воинство багрового дракона
из-под земли проворно выползает,
и празднует на известковых горах
вальпургиевский праздник Первомая,
Земля краснеет, будто от стыда,
танцуют змеи и бормочут жабы,
но тает лед на северных озерах,
и летний гром
гремит под облаками!



Млечный сок сухому стеблю
Дарят росы из тумана,
С облаков летит на землю
Белый голубь Иоанна,

От заката до востока
Варим зерна в стеблях пашен,
Жизнь из вечного потока
Разливаем мы по чашам,

Будет, будет разгораться
Наших чаш лиловый пламень,
Кто не хочет причащаться,
Обратится в мертвый камень,

Кто не пьет на нашей тризне,
Тех поглотит древний холод,
Но не даст угаснуть жизни
Грозный страж, жестокий голод.

Варим меды в тесной кадке,
Варим брагу горьких соков,
Вот Ярило в красной шапке
Поднимается с востока,

Вот Венера шлет березе
Свой покров молочно-белый,
Зазвенит народ стрекозий
Возле ели поседелой,

Слышишь, трепет голубиный,
Жертву хлебную торопит,
Васильковые глубины
Копья ржи на поле копят,

На меже, поодаль хлеба
Царь-кипрей роняет стрелы,
Как Ярило смотрит с неба
На подвластные пределы,

Бабка-ель на склоне рдяном
Плачет светлою слезою,
Запестрели по полянам
Звезды князя-зверобоя,

Красно Солнце окунется
В сине-пепельной купели,
Старый ворон встрепенется
На макушке бабки-ели,

Вспыхнет медная завеса,
Бьет по елям молот грома,
Прячьтесь, прячьтесь, дети леса
Под полог лесного дома!

Гром грохочет в чёрной туче,
Бьются молнии как птицы,
Илия по медной круче
Проскакал на колеснице,

Прячьтесь, прячьтесь меж корнями,
Пейте, пейте влагу зноя,
Земляничными зубцами
Изукрашивая хвою,

Пейте, пейте, набухайте,
Наливайтесь соком новым,
Из-под хвои прорастайте
В шапках бархата лесного,

Облака лебяжьей стаей
Уплывают на восток,
Старый ворон заиграет
В позолоченный рожок,

Ветер, ветер, Сивка-бурка,
Ты не прыгай по ветвям,
Выйди радуга-Снегурка
Из под елки к облакам!

Варим, варим в тесной кадке,
Варим хмель и варим мяту,
Вон Ярило в красной шапке
Наклоняется к закату,

От заката до востока
Варим зерна в стеблях пашен,
Жизнь из вечного потока
Разливаем мы по чашам,

Будет, будет разгораться
Наших чаш лиловый пламень,
Кто не хочет причащаться
Обратится в мертвый камень,

Кто не пьет на нашей тризне,
Тех проглотит вечный холод,
Но не даст угаснуть жизни
Грозный страж - жестокий голод.




Над остывающей землею
пылает золото берез,
весенних льдин и летних гроз
неотвратимой чередою
час равноденствий наступил:
усталый день не властен в поле,
огнем неукротимой воли
леса сжигает Михаил,
туман, змеящимся ковром
свивает струи над полями,
а в небе бледно-голубом
пылает золотое пламя,
пылает золото берез
в прощальных отблесках светила,
пылает пламя Михаила
над чешуей жемчужных рос,
но уплывают журавли
неуловимой чередою,
и покрывается золою
холодный жертвенник земли,
на жестких скатах стылой глины
его огонь едва горит,
когда же красный сок калины
лесную жертву обагрит,
то от щемящих душу сил,
от бурь ноябрьского набега
покровом ангельского снега
укроет землю Гавриил…




Пора, мой друг, осенняя пора,
в кристаллах льда желтеющие стебли,
на землю сходит царство серебра,
а царство золота - уходит в землю.
До новых дней, до взломанного льда
уходит свет подземною тропою,
стара как мир, но вечно молода
Богиня ночи всходит над землею.

Она царит, Богиня холодов,
Владычица серебряной державы,
И застывают венчики цветов,
И на ветру звенят сухие травы,
Всплывает ястреб в синеву небес
И бьет птенца у моего порога,
А по ночам насторожится лес
И воет волк у брошенного стога.

До Покрова в постылых деревнях
Расплещется горячая сивуха,
Угрюмый пестун бродит в валунах
И в омута уходит ведьма-щука,
Дрожащий свет ложится на кусты,
На валуны и скошенные скаты,
Ночные тени строги и просты,
Величьем смерти медленно объяты.

Она плывет в разрывах облаков
По океану сумрачной державы,
И застывают венчики цветов,
И на ветру звенят сухие травы.
Пора, мой друг. Осенняя пора,
В кристаллах льда желтеющие стебли,
На землю сходит царство серебра,
А царство золота - уходит в землю.






В синем небе звезды блещут,
Ветер свищет не стихая,
Тех, кто слишком любит вещи
В мир идей не принимают.
Ветер свищет в поле белом
И следа не остается,
Тот, кто слишком любит тело -
Тот с душою расстается.
Где, скажи, моя дорога?
В чистом поле ветер свищет…
Только тот, кто любит Бога
Белый путь в снегах отыщет…






С той самой светлой ночи
пылает пламя тайн,
не стало для имен
ни слова и ни слога,
и огненный пурпур
зовет тебя в тот край,
в тот заповедный рай,
где ты рожден из Бога,
с той самой светлой ночи
пылает пламя тайн,

с той самой светлой ночи
вино из новых лоз
и в Имени одном
слова соединятся,
на черном перепутье
венок из красных роз,
и над стремниной гроз
восходит солнце братства,
с той самой светлой ночи
вино из новых лоз,

с той самой светлой ночи
исчезнут времена
и наши имена
в одно сольются Имя
от четырех ветров
земные племена
колени преклонят
пред яслями Твоими,
с той самой светлой ночи
исчезнут времена,

с той самой светлой ночи
обручена земля,
и наши имена
для нас напишут снова,
и в сердце пастуха
и в мысли короля
горит звезда-заря
грядущего земного,
река кристальной жизни
и куб из хрусталя!






По полям, лесам и селам
строю кузницу свою,
синим молотом тяжелым
лес и реки закую,
вейте, вьюги,
лейте холод,
сыпьте иней, снег и лед,
бей по елям тяжкий молот,
застывайте, струи вод!

Как чиста лесная спальня,
замолчи, трескучий гром,
ледяная наковальня
заискрится серебром,
по искрящимся просторам
ходят звезды-корабли,
под серебряным убором
крепко спит Душа земли.

Раскрасавицу лесную
расколдую, разбужу,
нашу дочку дорогую
и под елку посажу,
ветер, ветер, Сивка-бурка,
в чистом поле ты не вой,
вырастает дочь-снегурка
под еловою парчей,
ветер, ветер, Сивка-бурка,
не разгуливай метель,
серебристую Снегурку
охраняет бабка-ель.

Вот в березовом уборе
мамки-девицы стоят,
бледно-розовые зори
кроют медью белый плат,
ярче, ярче пламя горна,
звонче щебет воробьиный,
жемчуга на веках черных
переплавились в рубины.

Рыжий зять уже бушует,
борода его красна,
дочь, красавицу лесную,
ты прими, сестра Луна.
Все поля, леса и села
заморожу, застужу!
шагом вьюжным и тяжелым
в дальний терем ухожу…






Рубиновой рекой
рассвет втекает в окна,
над кронами домов
погаснет синий стяг,
геральдика миров
иссякнет и поблекнет,
и трубы затрубят,
и птицы засвистят,
над мачтой облаков
забьется тучный парус,
прозрачный киль луча
избороздит леса,
а у руля ветров
сгибающая тяжесть
свинцом сольется с рук
на ребра колеса,
мой огненный корабль,
плыви по морю света,
сдвигая небосвод
навстречу временам,
по алой крови вод,
по доброй воле ветра,
по роговицам гор
к далеким берегам,
мой огненный ковчег,
скрести крутые мачты,
кристальная река
уводит в небеса,
растает вечный снег,
корма дождем заплачет
и светлый киль луча
зазеленит леса,
рубиновой рекой
рассвет втекает в окна,
над кронами домов
погаснет синий стяг,
геральдика миров
иссякнет и поблекнет,
и трубы протрубят,
и птицы засвистят…





Внемли солнечному брату,
Гласу солнечному внемли!
Вот под грозные раскаты
СЛОВО-БОГ ложится в землю,
Горним трепетом объяты
Иоанн и Присна-Дева,
Вот под грозные раскаты
Сотряслось земное чрево,
Вот жнецы на ранней ниве
Жертву солнечную косят,
Сквозь палящий жар пустыни
Проросли в сердцах колосья,
Ешьте, пейте, причащайтесь
Соков чистых и безгрешных,
Поскорее облачайтесь
В белоснежные одежды!

От заката до востока
Варим зерна в стеблях пашен,
Жизнь из вечного потока
Разливаем мы по чашам,
Будет, будет разгораться
Наших чаш лиловый пламень,
Кто не хочет причащаться
Обратится в мертвый камень,
Кто не пьет на нашей тризне,
Тех поглотит древний холод,
Но не даст угаснуть жизни
Грозный страж -- жестокий голод.





ТАИНСТВЕННАЯ ПРЕЛЕСТЬ УВЯДАНЬЯ



Отстав от жизни безнадежно
еще надеюсь на успех,
хотя, позвольте, разве можно
быть курам лапчатым на смех?
жевать тургеневские бредни,
давясь московской духотой,
иль вспоминать середь обедни,
что жил когда-то Лев Толстой?
вздыхать о «бронзовом солдате»,
не помня об имперском зле,
о «светлом пролетариате»,
«мещанском рае на земле»?
тревожить тень былого века,
дуть на коптящую свечу;
роль пахаря и дровосека
казалась многим по плечу,
все что-то строить в упоенье,
забыв о том, что без сапог,
и в кабаке, презрев смиренье,
судить, а есть ли в мире Бог?
все это было, было, было...
а время рвется из тенет
туда, где нравственности нет,
где чувство гордое остыло
туда, где на исходе дней
в закат без признаков рассвета
мир, полный призрачных теней
неудержимо катит в Лету….


***
Опять живу на чердаке
и созидаю дачный терем,
топор и гвозди в кулаке
не забываю и в постели,
весь день в заботах ни о чём,
в который раз бастует Сухов,
жена воркует с батраком,
истошно дочь вопит на внуков,
они растут день ото дня
и суетятся под ногами,
батрак и зять скрипят зубами,
едва посмотрят на меня,
и снова ветер без конца,
и каждый день в семейном рабстве,
заботы деда и отца,
куда ж податься, рад стараться…

И одинокость вечеров,
и память горестей незряшных,
тоска, и ненависть домашних,
моих недремлющих врагов...
Ночные звезды надо мной
плывут в старинном хороводе,
но все не вечно, все проходит,
и скоро буду я с тобой

[Алекс 44]

ПЕСНИ КРУГЛОГО СТОЛА



На всем скаку
навстречу рвам и стали
я уронил поводья у коня,
мои друзья
коней не удержали
и навсегда
оставили меня.

Моя звезда
летит навстречу ветру,
горит мой меч
на каменной стене,
мои друзья
ушли бродить по свету
и навсегда
забыли обо мне,

Они ушли
в холодные просторы,
где синий шелк
обуглился вдали,
они легли
по желтым косогорам,
по бугоркам
заснеженной земли

Они ушли,
я их винить не стану,
пока меня
не позвала земля,
но тяжело
как будто капитану
мне уходить
последним с корабля.

Но всякий раз,
когда ветра хмельные
сжимают круг
смертельного огня,
мои друзья
встают как часовые,
меня в беде
от гибели храня.

1979







***

Взывает старый бернардин
У королевских ног:
«Король Артур, мой господин,
Скорей трубите в рог,
Молитесь Гению времен
И Ангелу страны,
Враги крадутся с трех сторон
И мы окружены!

Трубите в рог, король Артур
По солсберским холмам,
Сегодня меч Эскалибур
Понадобится нам,
Упал затравленный олень
И дым затмил восток,
Сегодня наш последний день,
Король, трубите в рог!

Уже на сдвинутых щитах
Горит морская соль,
Сзывайте войско на холмах,
Трубите в рог, король,
Уже у наших древних плит
Змеится алый стяг,
Уже предательски убит
Сэр рыцарь Ламорак,

Враги приходят в Камелот
И разбивают стан,» -
«Но где же рыцарь Ланселот
И добрый сэр Тристан?» -
«Один из них в земле сырой,
убит в краю отцов…» -
«Ну а другой?» - «Ну, а другой
на стороне врагов!»

Рыдает старый бернардин
У королевских ног:
«Прощай, мой добрый господин,
но, да воскреснет Бог.»
Замолкли грозные клинки
И вздрогнула земля,
Три белых феи у реки
Хоронят короля…





Артус, артус, черный ворон,
Сын валлийского дракона,
В чьем краю хранится чаша
Освященного Грааля,
Пал твой дом, твой стяг подрублен,
Светлый меч прияли волны
И ладья уносит тело
К бездне моря необъятной…

Артус, Артус, бэр британский,
Грозный царь морей и фьордов,
Кровь твоя темней граната
И горит в горниле гнева,
Светлый день затмили тучи,
Черный дым окутал замок,
Кровь твоя упала в землю
И цветет тернистой розой…

Артус, Артус, белый голубь,
Горний рыцарь стран полночных,
Правь ладью путями Брана
В край божественной Эмайн,
Там сияет снежный остров;
На серебряных полянах
Там получит белый воин
Меч и имя в новом мире…

Артус, артус, черный ворон,
Сын Великого Дракона,
В чьем краю хранится чаша
Освященного Грааля,
Пал твой дом, твой стяг подрублен,
Светлый меч прияли волны,
И ладья уносит тело
К бездне моря необъятной…





Угрюм и отрешен
Уходит он один,
Надвинув капюшон
Уходит бернардин,
Уходит в высоту
Архангельских лесов,
Оставив суету
Имперских городов.

Свой радостный устав
Оставит он лесам,
Доверчиво припав
К архангельским стопам,
Он слышит пенье рек
И голоса дорог -
Извечный человек
Шагнувший на порог.

Трепещут как в грозу
Лучистые межи,
Он слышит, как внизу
Пылают миражи,
Лачуги и дворцы
Вздымаются в дыму,
Дивятся мудрецы
Безумью своему;

Их вежливая рать,
Взнуздавши города,
Боится запоздать
На поезд в никуда,
На смерть ведут шутя,
Сомкнув плечо с плечом,
И тянется дитя
За солнечным лучом…

Уходит бернардин
Угрюм и отрешен,
Уходит он один,
Один уходит он,
Уходит в высоту,
В архангельскую твердь,
Уходит за черту
Без права умереть.








Чьи это тусклые зрачки,
Зачем горька вода?
Мой белый лотос лепестки
Роняет в три ряда,
Окончен пир, замкнулся круг,
Увял венок из роз,
Мы возвращаемся, мой друг,
В страну метаморфоз

Ну, а когда нам надоест
Непостоянство форм,
Судья подарит черный крест,
Кузнец раздует горн
И в нем скует мою судьбу
Из волоса огня,
А Светлая Дева на борьбу
Благословит меня

Мой путь земной измерит тот,
Кто ждет в конце дорог,
И белый лотос расцветет
И огненный венок,
Но кровь стекает с лепестков
К подножию креста,
Да охраняют от лишних слов
Застывшие уста

С снова тусклые зрачки
И горькая вода,
И, обгорая, лепестки
Чернеют в три ряда,
Закончен пир, замкнулся круг,
Увял венок из роз,
Мы возвращаемся, мой друг
В страну метаморфоз

Судья подпишет приговор,
Кузнец сразит коня,
А Светлая Дева на костер
Благословит меня,
И вспыхнет семицветный круг
Из ярко красных роз,
Мы возвращаемся, мой друг
В страну метаморфоз!







Мы слетаем на тонких лучах,
Опаляем мы крылья в полете,
Вы сжигаете нас на кострах,
Потому что не узнаете,
Мы летим,
Мы летим,
Мы летим,
Слитки стали со звездных узоров,
Мы клянемся, что мы победим,
Но не скоро,
Не верьте, что скоро!
Мы слетаем в пучину страстей,
Десять тысяч сражаются с нами,
Защищаем от зверя людей,
И фехтуем стальными лучами,
Мы фехтуем во тьме катакомб,
Мы слабы,
Но звезда помогает,
И один десять тысяч врагов
На стальной стебелек принимает,
Мы фехтуем в тюрьме черепов,
В лабиринтах звериных извилин,
И на нас
Десять тысяч врагов
Наступают из тени и пыли,
Мы горим,
Мы горим,
Мы горим,
Слитки стали со звездных узоров,
Мы клянемся, что мы победим,
Но не скоро,
Не верьте, что скоро,
Мы сгораем в воздушных боях,
Опаляем мы крылья в полете,
Вы сжигаете нас на кострах,
Потому что не узнаете,
Но над серой людских городов
Мы взлетаем из пепла земного,
Животворное пламя костров
На века окрыляет нас снова,
И опять мы летим и летим,
Слитки стали со звездных узоров,
Мы клянемся, что мы победим,
Но не скоро,
Не скоро,
Не скоро,
Не верьте, что скоро…
22.04.1977





Ликуйте и пойте вольней,
сплетайтесь, легки и далеки,
танцуйте, танцуйте во мне
из боли рожденные строки,
из уст моих черной реки
зеленая чаша прольется,
меня заплетут пауки
в парчовую занавес Солнца,
и вольные мысли миров
падут у подножия слуха,
где крылья искрящихся слов
рвут кокон свободного духа,
от белого блеска немея,
душа встрепенется моя,
по пурпурным тропам кипрея
ее поведет Илия
над рвущимся белым пожаром,
над звонницей выжженных мест,
где струганный китежский крест
всплывает как месяц над яром,
звезда засверкает в ночи
в вороновограевом створе,
запляшут ржаные лучи
в плену василькового моря,
звезда поведет на восток
по зыбким ступеням Эреба,
и бледно-лиловый цветок
сгорит в треугольнике неба…

Ликуйте и пойте вольней,
сплетайтесь, легки и далеки,
танцуйте, танцуйте во мне
из боли рожденные строки,
и в горькой полынной метели,
свивая миров круговерть,
к моей голубой колыбели
как мать наклоняется смерть…
1976




В смерти Сатурна –
тяжесть свинца,
золото Солнца
льется в сердца,
мозг серебрится
светом Луны,
меди Венеры
почки нужны,
ртутью Меркурий
легкие льет,
Марс из железа
меч отожмет,
мудрый Юпитер
выкует «Я»,
оловом слова
печень спаяв.








Вот и растаяла светлая, алая,
Златопрестольная роза зари,
Замерли ирисов лиры лиловые,
Посеребренные млечной росой.

Вот и исполнилось: сладкая, алая,
Неомраченная радость пришла -
Яркими искрами мира предвечного
Вспыхнула звездная память моя…




Будь собой, одинокий друг мой,
будь собой под палящим солнцем,
будь собой под полярным ветром
будь собой всегда и везде,
будь собой, а потом – любимым,
будь собой, а потом – будь братом,
будь собой, а потом будь сыном,
будь собой, а потом - отцом,
будь собой, а потом ученым,
будь собой, а потом – поэтом,
будь собой, а потом – солдатом,
будь собой, а потом – вождем,
будь собой, а потом евреем,
будь собой, а потом французом,
будь собой, а потом- испанцем,
ибо в теле ты просто гость,
будь собой, а потом тевтоном,
будь собой, а потом британцем,
будь собой, а потом – русским,
ибо прежде ты - человек,
будь собой, а потом –негром,
будь собой, а потом – монголом,
будь собой, а потом - белым,
ибо Я для тебя пришел,
на бескрайних просторах духа
в круговерти времен и ритмов,
в вечной сути вселенской мысли
только тот не подвластен смерти,
только тот бытия достоин,
кто пребудет самим собой.
1977




Благодарю за сушь и влагу,
за золотую нищету,
благодарю за то, что благо
Тебе дарить приобрету,
за мед и горечь, свет и тени,
за хлеб и соль, за боль и стыд,
мне семь небес - как семь ступеней
и путь по ним опять открыт,
за кости гор, за жилы злаков,
за миг и вечность, даль и близь,
двенадцать храмов Зодиака
над головой опять зажглись,
благодарю за крест и латы,
за колыбели, за гроба,
благодарю за то, что братом
меня Ты поднял из раба.
1975



посв. А.Белому

Музей АНДРЕЯ,
кто остался БЕЛЫМ.
Где ты, мой брат, мой гений, мой герой?
Солярные лучи пронзили тело,
фарфоровые розы над тобой.
Тебя, звезду родной литературы,
импрессиониста выше, чем Дега
отребье «штемпелеванной культуры»
загнало в Елисейские луга:
оболган,
оклеветан, «штемпелеван»,
ты все равно даришь нам тайный свет,
мой брат, скорее возвращайся снова
и принеси от Мастера привет.



Над бурным морем облаков,
над хризолитовою гладью
алмазный перезвон венцов
спадал на твердь жемчужной прядью
звала из плена синева,
цвела как роза за плечами,
твоя жемчужная глава
клонилась долу над морями,
твои хрустальные глаза
пронзали трепетом и стынью
и пахла солью бирюза
над позолоченной полынью,
был голубиный переступ,
медвяных труб тревожный рокот,
а я вкушал волшебных губ
перемежающийся шепот
над бурным морем облаков,
в пурпурном хоре озарений
цвела весна зеркальных снов
и призывал из плена гений…






И мимолетные черты
из изможденных складок света
ко мне склонялись как цветы
развоплотившегося лета,
как греза знойных облаков,
где, растворяясь в зыбких далях,
цвета мальтийских васильков
цвели на рыцарских скрижалях,
как отраженье полусфер
бургундских скал и ленов Порты
в них алхимических химер
рождали пыльные реторты,
а в клавесинах витражей
дробились фуги многоцветий
и в шепот бархатных пажей
врывались всплески междометий,
взлетали шлейфы, - лишь один
во мгле готического свода
рыдал никейский арлекин
и скалил зубы Квазимодо….





Я был королем фиолетовых скал,
Я плыл
Кораблями Одина, -
На кругом столе
Алеет фиал,
Недопитый наполовину…

Истлели гребцы -
Вереницы юнцов,
В метели
Сиреневых глаз,
На круглом столе -
Элексир мудрецов,
Элексир мудрецов -
для вас,

Мой замок сложен
Из соленых камней,
Мой старый герольд
Не проснется,
Над кристалью моря
Сплетается хмель
С косыми
Колосьями Солнца,

Распался мой щит
Во тщету лепестков,
Потускла излучина шпаги,
Смотрю из окна
На закаты веков,
На пестрые страны,
на флаги,

Две тысячи зим
Я один у стола,
И мгла
Помрачила лампаду,
Вот смерть.
Помолчим,
И опять по делам,
Вот золото, смирна и ладан -

Придите ко мне,
Мой пир одинок,
Придите, я все вам отдам,
Герольд на стене
Позолоченный рог
Приложит к ожившим губам,
Найдите меня,
Скоро век ваш зайдет,
Пора ото дня отдохнуть,
Найдите меня,
Но никто не идет,
И пуст
Расступившийся путь…










Пора, мой друг, пора,
ветра соленой стужи
и северный простор
уже не ждут меня,
и меркнет свет у глаз,
и дальний путь завьюжен,
и перебит хребет
у верного коня…

Быть может, час пробил?
Крадущиеся звуки
опутали меня
тягучей кисеей,
атлантовых стропил
не удержали руки,
и не помог никто,
никто не встал со мной.

Летят сквозь снежный плач
заоблачные стрелы,
и тысячи друзей
слетаются ко мне,
но меркнет свет у глаз,
и помощь не успела,
пляшет черный грач
на стынущем коне…








Сын вечности, приветствую тебя!
Твой дом в краю, где свет прочней гранита,
Где пламя своеволья погубя,
Взрастает жизнь и правда мира скрыта.

Сын вечности, как горный исполин
Выходишь ты из брачного чертога,
Остановясь у твоего порога
Я говорю: «Я есмь твой вечный сын.
Не умер я.
Я слову правды верю.
Я жив еще.
И кость моя тверда.
Твой вечный дом
Свои откроет двери.
Израненный,
Я добреду туда,
В твою страну,
Где свет прочней гранита,
Где семя жизни сможет прорасти,
В родном краю, где правда мира скрыта
Ты ждешь меня.
И я уже в пути.»










Пусть золотом чудес
она за всех заплатит, -
Зеленая змея
с морщинистым лицом,
но не забуду я
как ангельские рати
сводила ты с небес
в мой опустевший дом.

Кто в камень обращен
над яростным потоком?
Идущих по мосту
удержит твой гранит
твой Запад обручен
с проснувшимся Востоком
и лилия в цвету,
и храм любви не скрыт,

не рвется эта нить,
не гаснет пламя воли,
пусть каменная твердь
уже дрожит вокруг,
все, что достойно жить
рождается из боли,
и огненная смерть
нам самый лучший друг,

она сожжет дотла,
она за все заплатит,
Зеленая змея
с морщинистым лицом,
но не забуду я,
как ангельские рати
ты с неба привела
в мой опустевший дом.

[Алекс 44]

Сознанье
разрывается на части,
держу его вожжами,
как коней
их по пути направить я не властен,
мне не унять их каверз и затей,
твой рыжий конь
несется все быстрее,
он птицею
взмывает со страниц,
он мощно бьется
как флажок на рее,
почуяв пар любимых кобылиц,
он раздувает ноздри в исступленье,
постромки рвет,
переходя в карьер,
он отдается дерзкому стремленью,
забыв, что он давно не рыж,
а бел,
он терпко-страстным ожиданьем полон,
ему все рвы и кочки - ничего,
он не глядит,
как кружит черный ворон
и жадно дожидается его,
он змеем
вырывается из кожи,
несется на зеленом берегу,
а я,
как Фаэтон
сжимаю вожжи,
но ни сдержать,
ни править не могу.
3.02.06

[Алекс 44]

Случайное совокупленье душ...
Случайный взгляд, легчайшее касаенье,
какая-нибудь транспортная чушь,
нежданный жест,
навечно в подсознанье
бесшумно уползающий как уж, -
что скрыто в них? какое узнаванье?
вдруг вспыхнувшая явь минувших дней?
из старины седой скупая нитка,
иль
иероглиф, выпавший из свитка
о судьбах душ и участи теней?
единое, мгновенное свиданье
и пропасть позади и впереди,
мгновенье встречи,
вечность расставанья,
которой мы не властны отменить,
в которой ткет Вселенское дыханье
ткань бытия,
где я -
всего лишь нить?
А где же ты?
я вновь с тобой в разлуке
явь бытия
сомкнулась над тобой
как гладь реки,
текущей под скалой,
с которой я,
прикованный судьбой
в отчаянье
протягиваю руки?



Да замолчи ты, Бога ради!
уйми
дрожание руки,
прямолинейные стихи
как музыканты на параде
идут, трубят, чеканя шаг,
и важно раздувают щеки,
а на брусчатке - алый мак,
небрежно брошенный в потоки
хрипящих звуков, слов и лиц,
один алеет обречённо,
а небо пасмурно и сонно,
и шорох вкрадчивый ресниц,
твой взгляд, то льдистый, то железный
то ускользает, то манит,
и мрачным пламенем горит
зрачков безжалостная бездна...

[Алекс 44]

Озеро (посв. моему другу П.Иванову)

За лодкой вьются
легкие следы,
незримо в утро
переходит вечер,
как будто очаровано навечно
не шелохнется
зеркало воды,
огромный шар,
и только мы внутри,
вода и небо
сходятся краями,
мир в сферу замыкается под нами
из семицветий
северной зари,
лазурь и пурпур,
зелень с желтизной,
оранжевое с алым -
ярким кругом
цвета ликуют,
расходясь друг с другом,
играя,
словно радуги весной,
цвета бурлят,
не видно берегов,
хрустальный купол
вверх и вниз простерся,
едва-едва ушло за горизонт
немеркнущее северное Солнце,
и мы парим
по-птичьи над водой
и замираем в старой,
утлой лодке,
восхищены нетленной красотой,
восторжены,
возвышены и кротки...

26.06.2009

[Алекс 44]

Черепаха (из цикла "Детство")

"Лебедь приближается к берегу,
Малому ребенку страшно..."
И-ЦЗЫН


Обломки башен вдалеке
и абрис пагоды старинной,
и черепаха на песке
ползет торжественно и чинно,
и вековечная тоска,
и утки древнего Китая,
взмывает вверх под облака
гусей встревоженная стая,
звенит светил полнощный хор,
цветными искрами играя,
горит звезда Элькапэнор
на дальний Север увлекая,
где гор могучая страна
застыла в колдовском тумане,
благословенная Луна,
как белый лебедь в океане,
неукоснительно плывет,
и тень скалы ползет у входа;
к высоким предкам муж уйдет,
он не вернется из похода -
плывет священная Луна
неукоснительно и грозно:
колодец вычерпан до дна,
и рыбы светятся как звезды…

Стихает поднебесный звон,
алеет синий шелк восхода,
где дремлет каменный дракон,
храня святилище у входа,
ручьи таежные шумят,
цветет багульник, травы бродят,
и тигр прищуривает взгляд,
встречая Солнце на восходе,
стихает поднебесный хор,
в долину с гор спустились люди,
и шепчет ей Элькапэнор:
не торопись. Хулы не будет…

11.12.98

[Алекс 44]

Вознесние (40 дней)

Вот плыву я в комьях глины
В огневой ладье,
Бродят тени-исполины
В земляной воде,
Думы кольцами сжимают
Посинелый лоб,
Корни-крабы прорастают
В мой дощатый гроб.

Вот лечу я в вихрях стужи
По сырой земле,
Это чей там теплый ужин
Стынет на столе?
Это кто там Бога просит,
Изможден и хил?
В облака меня уносит
Птица Естрафил…

Вот она - моя палата,
Сторож у крыльца,
Вижу я жену и брата,
Маму и отца,
Вот внизу мой путь последний,
Прост и неказист…

И наверх спешит к обедне
Мальчик-гимназист…
Март 1980

[Алекс 44]

Стоя у клена
тысячу лет
нощно и денно
ждет Вас поэт,

в черном овале
в белой дали
Вы возникали
из-под земли,

синие блестки,
каменный стук,
изморось в лоске
холеных рук,

белые длани
ветел и лип,
а под ногами
песенный скрип,

легкость походки -
выстрелы влет,
Вы у решетки
белых ворот,

белые храмы,
медленный шаг,
щеки у дамы
алы как мак,

стынет в безлюдье
княжеский дуб,
вот на распутье
северный сруб,

стоя вплотную
трогаем мы
финифть резную
русской зимы,

лошади бойки,
хохот и звон,
возят на тройках
званных персон,

вверх по ступеням
взводят леса,
храм Вознесенья
врос в небеса,

в каменном танце,
в жестких чертах -
доминиканский
строгий устав,

синие тени,
древний фасад,
Ваши колени
не задрожат,

став на портале,
смотрите Вы
в дымные дали
дряхлой Москвы,

ловите взглядом
чью-то звезду,
снова я рядом,
снова я жду.

[Алекс 44]

Отзвенело по ветру как эхо,
в черной трубке короткий отбой,
Боже мой! мне уже не до смеха,
для чего я играю с тобой?
этот слабый, надломленный
голос
в пустоту из-под влажных волос,
словно что-то разбилось, смололось,
словно сбыться ему не пришлось,
стойте! время залечит, поправит,
все вернется на круги своя,
все спокойно на место
расставит
беспосадочный рейс бытия,
где в пространствах ползут скарабеи,
стынет явь, уплотняясь из снов,
только голос слабее, слабее,
он закутался в сеть проводов,
потерялся в бескрайних просторах,
где снегами устелена даль,
звякнет в трубке холодная сталь,
обрывается нить разговора,
Боже мой! мне уже не до смеха,
для чего я играю с тобой?
голос тает в пространствах как эхо,
в черной трубке короткий отбой…

[Алекс 44]

Я бреду по пустым тротуарам
переулками дряхлой Москвы,
то горбаты они, то кривы,
их фасады затейливо стары,
в шапках снега машины стоят,
тонут арки в февральских
сугробах,
во дворах - вековечных утробах
обыватели древние спят,
век за веком, омыты снегами,
вы - свидетели давних времен,
темный камень истерт каблуками
пешеходов всех вер и племен,
я скольжу заторможенным взглядом
по карнизам, где стынет капель,
почему тебя нет со мной рядом,
и еще далеко не апрель?
Я не чувствую дряхлости тела,
как когда-то, полвека назад,
вот у дома душа отлетела,
и остался старинный фасад,
он таинственно смотрит с карнизов,
долгих окон, уступов и крыш
и как будто доносится снизу:
«Ты в сравнении с нами - малыш,
ты еще даже века не прожил,
что ты знаешь о наших веках?
Жизнь твоя промелькнет в пустяках,
ты останешься вечным прохожим,
ты растаешь, исчезнешь как дым,
только мы, отголоски Натуры,
дети матери-Архитектуры
облик города вечно храним.»

[Алекс 44]

Жизнь прожить - не поле перейти,
в жизни может многое случиться,
проще досчитать до десяти,
да и тут со счета можно сбиться,
не горюй, коль в жизни не везет,
не смывай слезами явь палитры,
деньги, вещи, слава и почет
в сущности, бесплотны, как и цифры,
это все развеется как дым;
не было, так и жалеть не стоит,
жеребятам юным и седым -
сена клок - подумаешь, герои…
Эта жизнь как яркий магазин:
заходи, глазей, пока не поздно,
доставай товары из корзин,
но не верь, что это все
серьезно;
промелькнет, и вдруг сойдет на нет,
апельсин не стоит пачки соли…
Мы с тобой зайдем в «Парад Планет»
и вдвоем уйдем во чисто поле…

[Алекс 44]

Зимний сад
Дурачество окончилось всерьез,
нас сила нежная давно влекла друг к другу,
теперь уже не разойтись без слез,
не успокоить внутреннюю вьюгу.

В свой зимний сад одна уходишь ты,
печально бродишь по пустым аллеям,
спокойный мир старинной красоты
любую душу сделает светлее,
как в зимний рай
идешь ты в этот сад,
задумчива, безгласна и безгневна,
среди церквей и каменных оград
ты бродишь как опальная царевна…

В свой зимний сад
уходишь ты одна,
и в теплый дом
приносишь свежий холод,
задумчиво садишься у окна
и смотришь на покрытый снегом город…

[Алекс 44]

Любовь - мятежная игра,
долина слез и наслаждений,
неугомонная пора,
когда парит крылатый гений
и сводит ждущие сердца
на поле радостных сражений,
не открывает он лица,
и взмахи крыл его беззвучней,
он,
как в предчувствии конца
непредсказуем, словно случай,
он
прилетает невзначай
и может упорхнуть нежданно,
его посланничество странно,
но ад он превращает в рай.

Когда разлука не печалит,
не в тягость плен банальных дел,
когда тоска сердца не жалит -
он,
несомненно, улетел;
спугнул его во чисто поле
морозный блеск холодных глаз,
уже не потревожит Вас
его искрящаяся воля,
он
не вернется из-за туч,
не осенит волшебным светом,
он гаснет,
как последний луч
вечерним, теплым
бабьим летом…

[Алекс 44]

Я думаю все время о тебе,
все время ты витаешь где-то рядом,
скользнув по мне неуловимым взглядом
ты снова исчезаешь как в трубе
за лбом, где пребывает подсознанье,
в потемки окол-чувственных пространств,
в убранствах, а порой и без убранств
ты скрашиваешь мне существованье;

оно уныло.
Одичалый дом,
и за окном привычное жужжанье,
давно минувших лет переживанье,
где ивы серебрятся над прудом,
родных далеких теплое дыханье, -
там нет того, что сбудется потом,
и я живу своим воспоминаньем,
кружа над ним, как пчелка над цветком…

Плывут в ночи небесные огни,
их приговоры сухи и суровы,
лишь ожидание тебя увидеть снова
мне скрашивает сумрачные дни…

[Алекс 44]

Тихий дом
в заброшенном селенье,
ясность утра,
матовость зари,
ничего теперь не говори,
улови застывшее мгновенье,
улови волшебные часы,
отряхни слезинки на ресницах,
целый мир внезапно отразится
в серебристых шариках росы…

Слышны всплески легкого весла,
над водой туманные виденья,
улови
застывшее мгновенье,
осознай, что молодость прошла…
Вихрь желаний
стихнет над тобой,
злую обособленность разруша,
и в твою мятущуюся душу
изольются радость и покой.